уже закончился, а я остался за бортом. Один раз сарай наполнился сиянием, лицо Томми запылало мягким белым огнём, а потом оно вообще исчезло и на его месте осталась только черная пустота, что оказалось до жути пророческим, если учесть то, что случилось после.
Понятия не имею, сколько часов прошло, но в итоге многие из нас встали и уковыляли в ночь, кашляющие и провонявшие дымом. Время было очень позднее. Луна уже почти села. Наша маленькая компания безо всяких там ритуалов просто разошлась и отправилась по домам. Со мною был Чарли, мой младший брат. В тот год ему исполнилось семь. Старше ему уже не довелось стать.
И лишь немного позже, ведя Чарли за руку по одному из нескончаемых опустевших полей, мой ум прояснился настолько, что я начал сознавать чудовищность того, что все мы сделали — или не сумели сделать. Тогда я испугался. Я чуть не вырвал Чарли руку из сустава, когда повернул назад и помчался, волоча за собой ревущего и рыдающего младшего брата. Задыхаясь, мы добрались до холма, правильного холма, того, что с кругом из камней и, безо всяких декламаций, песен или прочих церемоний, направились прямиком к центру круга и увидели, что там было.
— Он сбежал, — заметил Чарли.
Осталась только яма, с грудой земли рядом, словно и вправду что-то само выкопалось наружу.
Белёсый освободился.
Нам с Чарли оставалось просто уйти домой, всё ещё в простынях и коронах, и волоча за собой бесполезные дубинки. Родители предусмотрительно оставили заднюю дверь незапертой, так что мы двое смогли тихонько вернуться в нашу общую спальню.
Чарли просто повалился на кровать, как был, но я пошёл в ванную, насколько мог постарался смыть с себя запах травки, переоделся в пижаму, а потом сел на кровать, размышляя о том, как сложились обстоятельства. Никто не рассказывал, что же случится, если Белёсый выберется на свободу, потому что никто даже не допускал такого. Это невозможно. Такого быть не могло.
Я ещё пытался убедить сам себя, когда мне почудилось, будто за окном восходит луна. Но окно смотрело на запад, я видел, как луна садилась, да и в любом случае, она уже почти должна была зайти. Однако что-то мягко светящееся поднималось и нет, это оказалась не луна, а лицо Белёсого, который разбил стекло и ринулся в комнату.
От Чарли донёсcя лишь не то вздох, не то хрип, а потом Белёсый пошёл ко мне и я вскочил, стал пятиться от него в смежную ванную, тихо всхлипывая и стараясь припомнить слова волшебных песен — они же были волшебными, они же что-то значили — но удалось выговорить лишь несколько слогов, пока спина не упёрлась в зеркало ванной, а Белёсый вытянул свою кошмарную лапу-палку, и разорвал мою пижаму спереди и справа сверху. Он выцарапал кровавое «X» прямо на груди и, в то же время, как я прошептал: «Прошу, прошу, не делай мне больно», Белёсый подцепил меня когтистым пальцем за подмышку и свирепым рывком чуть не разорвал напополам, заставив меня завопить и скорчиться на кафельном полу, стискивая живот и отчаянно боясь, что потроха вывалятся наружу, как дымящиеся сосиски.
В этот миг ворвались мои родители. Должно быть, они увидели только слабое мерцание, а потом включили свет и обнаружили меня в ванной, кровоточащего и жестоко пораненного, хотя потроха у меня не вывалились. Наверное, меня спасла грудная клетка. Но Чарли пришлось хуже. Он был мёртв и его голова исчезла.
* * *
Закончив рассказ, Джереми Ходдер добавил:
— Играй мы в шахматы, я бы сказал — шах и мат. Я победил. Моя история перекрыла вашу.
— Да, это так, — угрюмо согласился я.
— Вот ещё кое-что. Томми, наш самозванный гуру, не вернулся домой. Его нашли позже, на следующий день, лежащего ничком в поле, довольно далеко от дороги и то лишь потому, что за него уже принялись падальщики. От Томми оставалось не очень много. Та зима оказалась ужасной. Поумирало большинство остальных детей, либо кровавым образом, либо от какой-то хвори, что гуляла по округе. Животные тоже гибли в большом количестве. Фермеры разорялись. Билли Сандерс, бывший вместе с нами той ночью, объявил, что видел, как Белёсый плясал в лунном свете на лугу за его домом, а потом Билли сгинул. Это тянулось до весны, когда Белёсый наконец-то убрался назад в свою могилу. Но к тому времени мои родители уже умерли, а я перебрался к родственникам в Нью-Йорк и всю жизнь старался, как мог, уйти подальше от того деревенского паренька, каким был когда-то; стать утончённым городским пижоном, таким типом, который нацепит костюм-тройку даже на барахолку или на распродажу антиквариата. Но у меня так и остался внушительный шрам. Нет, я не стану его показывать.
— Да и не обязательно.
— Не очень-то убедительный предлог, чтобы не появляться здесь, верно? Так что, когда фирма направила меня сюда, то пришлось ехать. Кто бы мне поверил?
По стечению обстоятельств, я бы поверил.
Но всего лишь кивнул.
Прибавлю, что у меня предлог действительно имелся. Как только я сдам предварительный отчёт, то заявлю, что увольняюсь, потому что мне нездоровится и пускай кто-то другой присматривает за перевозом и распродажей библиотеки покойного м-ра Роттенберга.
Той ночью ни я, ни мой собеседник даже не ложились спать. Мы просто сидели в холле до рассвета, когда буря стихла и дождь со снегом перестал барабанить в окна.
О Боже, я до безумия надеялся, что замеченные нами дети вернулись целыми и невредимыми и сыграли свою роль в том обычае незапамятной старины.
Могу ли я объяснить такое? Нет, не могу. А моя встреча по стечению обстоятельств с совершенно незнакомым человеком, который рассказал историю, перекрывшую даже мою собственную? Судьбоносное совпадение или Белёсый напоследок отомстил? Безусловно, сны мои в последнее время были неспокойными. Мне не удавалось отдохнуть. Я видел поднимающееся за окном бледное лицо. Иногда слышал царапанье по стеклу. Временами я не понимал, сплю или нет.
Не знаю, как там поживает мистер Ходдер. Я ничего о нём не
